[indent] Сегодня Люпин особо тщательно собирается перед тем, как отправиться в штаб-квартиру Ордена Феникса. Максимально удобная для пробежек по пересеченной местности одежда, несколько раз проверяет, ничего ли не забыл, хлопая себя по карманам потертой мантии. После чего трансгрессирует за несколько сотен метров до штаба, и оставшийся путь проходит пешком - необходимая мера предосторожности. Да и немного свежего воздуха для ясности мыслей в ответственный день тоже не помешают. Курс молодого бойца в исполнении Росса уже пройден (хотя Люпин все еще периодически бегает к Лорнеллу с просьбами обучить его тому или иному дуэльному приему), и парня уже допускают до заданий Ордена. Но сегодняшний штурм - определенно самая масштабная миссия, в которой Люпину приходилось участвовать. Никого из Мародеров на этом задании не будет, что только добавляет мероприятию серьезности и ответственности. Назвав пароль, Ремус проходит в дом как раз вовремя, потому что в кабинет, служащий местом для совещаний, уже потихоньку стягивается народ.
[indent] Люпин обменивается приветствием с Лонгботтомами и занимает место за спиной невысокого Мунгулуса Флетчера, откуда прекрасный обзор на дубовый стол, на котором разложена магическая карта местности, где им сегодня предстоит работать. Директор Хогвартса размеренно вышагивает вокруг стола и указывает то на одну точку, то на другую, а над картой на высоте нескольких сантиметров в воздухе плавают белые и черные шахматные фигуры, обозначающие участников сегодняшнего штурма. Люпин - ладья. Удивительно, что не пешка. Ну судя по тому, что самая младшая фигура досталась некоторым матерым орденцам, Дамблдор присвоил людям фигуры случайным образом. По ходу обсуждения операции время от времени возникают вопросы, и перед тем как задать свой, Рем едва сдерживается чтобы не поднять руку как на занятиях в школе. Инстинкт, вбитый за семь лет обучения, за несколько месяцев просто так не выветривается. Десять баллов Гриффиндору.
[indent] Ремусу сегодня предстоит быть в атакующем отряде Фрэнка. Марлин, которая сегодня будет вместе с Россом выполнять роль разведчика, высказывается против участия новичков в задании. От парня не ускользнуло отношение Маккиннон к новичкам. С одной стороны, Ремус не согласен с девушкой: не стоит недооценивать находчивость и способности молодого молодого поколения. У них еще не замылен взгляд, они еще помнят, почему пришли в Орден и не успели потерять себя в каждодневной борьбе с Пожирателями Смерти. Любой динамичной организации нужна свежая кровь, и Орден не должен быть скоплением старцев, воюющих по инерции. Судя по тому, как активно идет вербовка ровесников Ремуса в состав Пожирателей, даже люди "по ту сторону" это понимают. Но с другой стороны, вчерашний гриффиндорец понимает Марлин. И вполне возможно, что через какое-то время уже он будет смотреть на новобранцев как "лучше бы ты шел радоваться жизни вдали от всего этого". За прошедшие месяцы Люпин осознал, что он с друзьями несколько романтизировал борьбу на стороне добра. Война оказалась беспорядочной, жестокой, и люди как правило не получали то, что заслуживали.
[indent] Шумное обсуждение и жужжание голосов в кабинете сменяется напряженным молчаливым ожиданием по мере того как приближается время штурма одной из штаб-квартир Пожирателей. [float=left][/float]Рем обратил внимание, что у многих его собратьев по оружию есть свои маленькие ритуалы, которые они выполняют перед тем, как отправиться на задание. Кто-то выходит закурить трубку определенное количество раз за пару часов, кто-то садится медитировать в кресле перед камином, а некоторые бормочат себе под нос одну и ту же песню. Сам парень еще не выработал себе подобного обычая, но, будучи человеком привычки, понимает, что непременно выработает. Приходит время, и люди отправляться в шервудский лес. Маккиннон покинула штаб минут пять назад, Фрэнк - за пару минут до нее. Лорнелл и Люпин должны занять свои позиции следующими. Росс уже движется в стороны двери, когда его на полпути перехватывает Муди и Дамбдор и быстро командуют, что тот срочно нужен в другом месте. Очевидно, так, где все пошло не по плану. Маккиннон одну решют не оставлять, и не успевает Люпин оглянуться, как он уже в разведческой части отряда. С Марлин, которая не хочет иметь дело с кем-либо моложе лет эдак тридцати. Прекрасно, просто замечательно.
[indent] На обочине пыльной дороги Рем оказывается буквально через секунду. Чтобы не оставаться на виду, парень быстро юркает к деревянному забору, через который перекидывается накренившаяся старая лиственница. Он делает несколько шагов вперед, и глаза слепит люмос в исполнении Марлин. Конечно, она думает, что он по глупости перепутал отряды. - Лорнелла Дамблдор с Муди отправили на другое задание минуту назад. Там дела пошли не по плану, нужно было подкрепление, - Рем ловит обеспокоенный взгляд Маккиннон. Похоже, они думают сейчас об одном и том же: как Росса без объяснения приин швырнули куда-то в гущу совершенно другой, видимо, не очень удачной операции. Но сейчас не время мыслями быть в другом месте. - Отряд Фрэнка в курсе, меня перебросили к тебе.
[indent] По пустой дороге проносится магловский автомобиль, и водитель не обращает совершенно никакого внимания на два темных силуэта в тени у забора. Люпин бросает взгляд на здание на холме, где, по сведениям информатора Ордена, располагается логово Пожирателей. И было бы глупо просто брать и врываться туда с боевым кличем. Именно поэтому они с Марлин здесь. Здание скорее смахивает на заброшенное помещение магловской фабрики, чем на пристанище родовитых аристократов. - Выглядит не очень-то чистокровно, - пожимает плечами Люпин - я ожидал, знаешь, готический замок с горгульями. У здания нет окон с торцевой стороны - идеально для того, чтобы подобраться поближе незамеченными. Короткими перебежками и то и дело проверяя подозрительные участки на наличие ловушек, Маккиннон с Ремусом продвигаются вперед, пока не прижимаются спинами к кирпичной стене. - Идем? - спрашивает парень, выглядывая за угол и примечая входную дверь в паре метров от них. Но рядом и небольшое окно под потолком, какие обычно делают на кухнях и подсобных посещениях. Оставалось дождаться, каким путем опытный аврор Маккиннон решит пробраться в стан врага. Lady's choice.

[indent] Старый матрас скрипит от любого движения — это скрипят тонкие длинные стволы сосен, покачивающихся под порывами теплого, медового апрельского воздуха. Андромеда вытягивает ноющие руки, тянется пальцами к скрывающимся под облаками колючим кронам, и костяшки греют солнечные зайчики, пробивающиеся откуда-то свысока. Она жмурится, изящно изворачивая кисти, пытаясь поймать шустрые лучи в вечно замерзающие в этом огромном холодном доме ладошки, и сильно вздрагивает, вырываясь из сна, когда раздается стук в дверь.

[indent] Наваждение улетучивается, будто подхваченный ветром одуванчик, и взгляд светлых глаз фокусируется на причудливой лепнине, украшающей высокий потолок, а затем медленно, как луч маяка, двигается в сторону дверного проема. На пороге распускается самый ранний цветок в поместье Блэк — солнце только недавно встало, а Нарцисса уже сияет свежестью и красотой, а в данную минуту еще и плохо скрываемым энтузиазмом. Но рядом нет матушки, чтобы прохладным тоном сообщить ей о том, как пристало вести себя леди, и она буквально подлетает к постели Андромеды, проворно забираясь на нее с ногами и нависая над сестрой, разыгрывающей спящую красавицу.
[indent] — Проснись и пой, сестрица! — призывает она с той живостью, которую позволяет себе только в присутствии старших сестер. — Пора приводить тебя в порядок, сегодня наведается твой ненаглядный жених.

[indent] На последней фразе театр одного актера осыпается, как листва с деревьев, и Андромеда протяжно стонет. Из троих наследниц рода Блэк именно Нарцисса проявляла особый интерес к замужеству, и поскольку для собственного она пока была еще юна, все восторги припадали на Меду и Беллу. К тому же она находила Эйвинда «просто очаровательным», а потому не упускала шанса слегка поддразнить сестру, снедаемая светлой, но все же завистью. Андромеда же, в свою очередь, искренне завидовала сестринской легкости и в каком-то смысле даже наивности в этом вопросе. Впрочем, ложью было бы сказать, что сама Меда не была отчасти наивна в отношении своего будущего супруга, и в последнее время она задумывалась об этом все чаще.

[indent] — Ты шутишь, да? — пытаясь натянуть одеяло на себя с головой бормочет Андромеда. По какой-то причине ей хочется как можно дальше отложить пробуждение, отложить начало этого дня, течение которого не станет церемониться с ее желаниями и закончится встречей, мысль о которой вызывала в ней одновременно улыбку и тревожную, ватную пустоту в грудной клетке. — Эйвинд будет здесь только вечером, Цисси, угомонись...

[indent] Но не успевает она договорить, как в дверь снова стучат. Даже по этому звуку можно было понять, что по ту сторону стоит Друэлла и когда она, не дожидаясь никакого ответа, заходит в комнату (Нарцисса едва успевает принять более-менее достойную позу), выглядит она привычно строго и самую малость недовольно. Впрочем, последнее быстро сглаживается, когда она видит дочерей бодрствующими. Сухо выразив свое удовлетворение тем, что обе уже встали, она приказным тоном просит их собрать в теплице цветов для столовой, куда в скором времени подадут завтрак, после чего удаляется. Андромеде не остается ничего другого, кроме как выбраться из постели, прощаясь с последними нотками сладкого солнечного сна, цеплявшегося за подол ночной сорочки.

♦ ♦ ♦

[indent] Как и ожидалось, день пролетает практически незаметно. В почти непреодолимой тяге к свежему воздуху, перекочевавшей из сна в реальность, Андромеда пытается улизнуть из дома, но все ее попытки терпят поражение. Стены мэнора начинают давить все сильнее, а суетливость Нарциссы под конец начинает вызывать раздражение. Смягчается Меда только когда начинает близиться шестой час и сестра чуть ли не насильно усаживает ее перед своим туалетным столиком в твердом намерении сплести нечто потрясающее у нее на голове. Руки у Нарциссы мягкие и ласковые и на какое-то время Андромеда забывает о своих тревогах, что теперь довольно редко случается в этих стенах. Но мысли ее, до этого будто стянутые в тугой узел, напряженные, как и сама она, начинают вольно скользить, пробуждая в голове разные образы, неизменно сходясь к тому, что бредит душу. Осталось совсем немного до того, как подобные моменты окажутся колдографией, ограниченной рамкой собственной памяти — Нарцисса превратится в гостью ее нового дома, а сама она будет вынуждена стать хозяйкой, что, подобно Друэлле, плывет белесым призраком по коридорам особняка новой ячейки чистокровного общества. Андромеда содрогается, пытаясь напомнить себе о том, что Эйвинд — не ее отец, не восковая фигура с человеческим голосом и лицом, которая никогда не позволит себе загореться хоть какими-нибудь чувствами, грозящими превратить ее в свечной огарок. Он живой. Но отогнать от себя безрадостную картину отчего-то не получается, она вгрызается в сознание тем сильнее, чем ближе оказывается заветное событие.

[indent] Ах, Эйвинд, зачем же ты так поспешил. 

[indent] В этих раздумьях та самая тревожная пустота в груди лишь разрастается к тому моменту, как уже пора спуститься в гостиную. Из ниоткуда возникает домовой эльф, чтобы сообщить, что господин Эйвери прибыл и ожидает хозяйку Андромеду внизу. Но ей не привыкать брать в себя в руки и, уже появляясь на лестнице, она натянута, будто струнка, и безупречно мила. Редкий, но все же уже хорошо знакомый взгляд Эйвинда не застает ее врасплох, как не застает и оценивающий взгляд матери — Друэлла быстро понимает, что ситуация под контролем и не требует ее вмешательства, а потому ничего не говорит.

[indent] — Добрый, Эйвинд, — отзывается Андромеда негромким эхом на его приветствие, и замечает, что ей стало чуть спокойнее от звука его голоса. Потому она позволяет себе чуть эмоций напоказ — удивленно и одновременно облегченно выдыхает, слыша предложение о конной прогулке. Выдвигает его Друэлла, однако почему-то Андромеда уверена, что это вовсе не ее инициатива и, улучив момент, она дарит Эйвинду благодарную улыбку.

[indent] Ее вдруг воодушевляет, насколько в унисон ее собственному желанию выбраться из мрачного поместья звучит порыв юноши, но выразить это словами она может лишь спустя время, когда они оба уже оказываются в тени рощи, раскинувшейся к югу от гнетущего дома. Поглаживая Вель, свою любимую кобылу, по холке, Меда смотрит куда-то вдаль, сквозь деревья, чтобы не смущать Эйвинда своим взглядом. Ей трудно сказать точно, когда она заметила дискомфорт, начинавший сквозить в его движениях, стоило ей слишком долго держать с ним зрительный контакт, но как только явно это осознала — стала тактично пытаться избавить его от этого. С переменным успехом.

[indent] — Спасибо, что помог сбежать оттуда, — наконец произносит она, вновь слегка улыбаясь и зная, что Эйвинд это заметит. — Друэлла была бы недовольна, даже приди ты секунда в секунду, ей тяжело угодить. Но, думаю, это и так очевидно, — Андромеда хмыкает, чуть натягивая поводья и заставляя лошадь обойти дерево так, чтобы не разделяться со своим спутником. На мгновение она заминается, не зная точно, как ответить на последние слова Эйвинда, но потом роняет: — Я рада, что ты здесь.

[indent] Не то, чтобы это было совсем неправдой, но почему-то эти слова заставляют чувствовать себя неловко. В глубине души она понимает, что не ждала их встречи с тем трепетом, с которым могла бы. С тем, который, скорее всего, Эйвинд заслуживал. До того, как она увидела его в гостиной ей даже казалось, что лучше было бы застрять в этом вечном ожидании, тревожном предвкушении столкновения с этой реальностью, в которой она внезапно не знала, как себя вести. Она не хотела признаваться в этом Эйвинду, но все было гораздо проще до того, как он сделал ей предложение. Сейчас же каждое слово, каждое действие воспринимается сквозь призму будущего, которое будто высечено из мрамора — четкое и непоколебимое, оно не просто ждет их впереди, оно надвигается.

[indent] И пугает ее.

[indent] — Мне сегодня снился чудный сон, — в конце концов она решает увести разговор, пытаясь придать ему тот характер, что носили их прежние разговоры. Те, которые позволили ей на какое-то время искренне поверить, что они смогут быть вдвоем против остального мира. — Я была в лесу, отдаленно похожем на эту рощу, и в воздухе так пахло весной, что можно было бы упасть в обморок, — Андромеда улыбается, живо вспоминая ощущения. Ей часто снились яркие сны, которые оставались с ней еще долгое время — а в некоторых из них желала остаться она. — Ярко светило солнце и казалось, что я так далеко отсюда...

[indent] Она умолкает, все-таки не сумев сдержаться и обращая свой взгляд на Эйвинда. В который раз резко полоснуло ощущение, что она понятия не имеет, что творится у него в голове, и так отчаянно захотелось понять это, добраться до того сокровенного, что смогло бы снова подарить ей уверенность в том, что они с ним... имеют смысл.

[indent] — А о чем видишь сны ты, Эйвинд?

[indent] О чем грезишь по ночам.

Алекто задумалась над словами Энид о том, что ей предлагают перейти на полную ставку, но она не представляла то, что ей придется бросать работу в Министерстве. Да, ей нравилась работа здесь, но все же Министерство Магии - более престижная деятельность для волшебницы, именно свои же предрассудки и останавливали Алекто полностью перейти на работу в издательство. С таким она еще бороться не научилась. Хотя именно сейчас ее более занимала ситуация, которое происходила перед ними. И эта рыжая мисс со странным именем Хекторина, и ее странный "милый" дворецкий-охранник создавали ощущение достаточно странной парочки. Алекто не удивилась бы, если бы оказалось, что Хекторина использует этого Эдварда еще и в постели, пока ее муж проводит время где-то на работе.

Хозяйку же этого причудливого местечка явно возмутили слова Энид о количестве Эдвардов в ее распоряжении. Она недовольна поморщила носик и встряхнула головой. Ее рыжие волосы, которые еще не успела застать седина, мягко упали на ее узкие плечи.

- Эдвард у меня один, - она сказала это, будто с гордостью, - один мой Эдвард прекрасно справляется с обязанностями. А насчет яиц - из республики Буркина-Фасо, конечно же. Прямо с родных мест мн доставляют рунеспур, а дальше я их уже сама развожу. Конечно, климат в нашей суровой Шотландии не так хорошо им подходит, но в Британии все еще хуже. Вы же оттуда, верно?

Хозяйка дома явно не очень поверила в историю Энид про открывание яиц какому-то непутевому мужчине, но сделала вид, что не обратила на это внимание. Когда же Эдвард принес чашечку чая, она мило улыбнулась ему и легким жестом указала на дверь. Эдвард вернулся на свой пост - охранять поместье этой странной мисс.

- Вы не представились? - она закинула ногу на ногу и взяла в руки чашку чая и блюдце, - напомните, как вас зовут?

- Лорелай, - Алекто тоже взяла в руки чашку чая, но пить не стала, - да, мы из Британии.

Своим настоящим именем она представляться не стала, боясь, что в ее родной Британии может всплыть что-то не то, связанное с этой странной историей. Пить же она не собиралась по причине того, что от чая шел весьма странный аромат. Алекто увлекалась зельями, поэтому с опаской относилась ко всем жидкостям, которые ей предлагают в чужом доме. Сама же мисс со странным именем чаем не брезговала и успела сделать уже несколько глотков.

Самой же Хекторине эта парочка казалась немного странным. Приехали за яйцами, но интересуются еще чем-то сторонним, еще и таким опасным. Она, конечно, обратила внимание на мешочек, который достала женщина постарше, но все же. Она решила проигнорировать фразу о том, есть ли в этом доме что-либо еще, но при упоминании картины, она заметно оживилась.

- Спасибо, - она почтительно кивнула, - это портрет моей дочери, прекрасная леди, мой муж, к сожалению, давно почил и мне пришлось обеспечивать ее самостоятельно. Она должна скоро вернуться, кстати. 

- Так что у вас еще есть? - Алекто была настойчива, но еще продолжала держать в руках чашку чая, - у нас есть галлеоны не только на яйца, мы бы рассмотрели и другие причуды вашего дома.

- Пока мои гостьи не отведают чая, - хозяйка легонько качнула головой, - не могу продолжать диалог, простите.

Алекто это насторожило, так как понятно было, что это не просто чай, но такая настойчивость от этой мисс только сильнее подтверждала догадки. Алекто аккуратно сделала один глоток, чтобы, если Алекто отключится, Энид смогла бы продолжить диалог. Через несколько минут у той закружилась голова, Алекто попыталась встать, но у нее не вышло. Алекто попыталась посмотреть на мисс, но никак не могла собрать глаза в кучу. Она находилась в смятении и нервно металась по дивану, иногда натыкаясь на Энид.

- Простите, - Хекторина мило улыбнулась Энид, - ваша спутница слишком грубо обошлась с моим Эдвардом, пришлось ее немного наказать. Не обращайте внимания, это всего лишь настойка, чтобы ее угомонить. Эффект скоро пройдет, она должна уснуть. Не волнуйтесь, в вашем чае ничего подобного нет. Как я понимаю, вы же здесь главная, верно? Поэтому с вами мне диалог и вести. Что вы спрашивали, повторите, пожалуйста.

Алекто же продолжала с открытым ртом метаться по дивану. Проблема была в том, что это был брат-близнец Эдварда. Настоящий же Эдвард болел и лежал дома. Эдвард номер два совершенно не разбирался в зельях и на кухне у него стояла достаточно трудная задача - подмешать все верно, вот только вместо усыпляющего зелья, он подмешал дурманящую настойку. Хекторина не знала о том, что это вовсе не тот Эдвард, к которому она привыкла, но разницы заметить так и не смогла. Награждать горячностью в такой ситуации Кэрроу явно было плохой идеей и стоило Хекторине жизни.

Когда же Алекто, вместо того, чтобы уснуть крепким сном, с кружащейся головой, смогла поднять с дивана, она достала волшебную палочку и направила ее на Хекторину. Алекто не совсем понимала, что вообще сейчас происходит, но знала, кто в этом виноват. Виновницей происходящего явно была Хекторина. У Хекторины же волшебной палочки при себе не было, для этого у нее был Эдвард, который все еще находился за дверью.

- Авада Кедавра! - Алекто произнесла это достаточно четко и из ее палочки вырвался зеленый луч света.

Дом озарила яркая вспышка, которая явно была видна всем магглам в округе, в том числе и Эдварду, который стоял за дверью. А так как Эдвард был не совсем настоящий, то к своим обязанностям он относился не так серьезно, как его брат, поэтому успел отойти в сторожку рядом с поместьем. В сторожке окон не было и вспышку света он заметил не сразу.

- Что здесь происходит? - Алекто резко поворачивалась из стороны в сторону, направляя палочку то на уже мертвую Хекторину, то на Энид, - Энид, эта женщина пыталась меня отравить, да? Я ее убила. Ты видела, да? Как голова-то кружится. А где ее Эдвард? Я его тоже убью. Кажется, она ошиблась в зелье.

Вот только со второго этажа послышались снова шаги и перед ними предстала женщина, которая была в точности похожа на Хекторину, но уже с волшебной палочкой в руках.

- Это третья служанка за неделю, - женщина явно была возмущена происходящим, - в моем доме, еще и с непростительным! Или вы думаете, что можно просто попасть в мой дом и убивать моих слуг? Я не такая глупая, чтобы сама общаться с подозрительными гостями. Все ваши галлеоны на стол и успокойте свою служку, пока я не упрятала ее сама лично в Азкабан.

Сегодня работа в Министерстве закончилась раньше обычного, на улице стояла прекрасная солнечная погода и Артур не спешил домой. Сегодня он получил свое небольшое жалование и хотел чем-нибудь порадовать Молли и детей, он понимал, что его жена будет ругаться за лишнюю трату и так небольших средств, но иногда Артур все же шел наперекор Молли и делал так, как считает нужным. Правда перед тем, как отправиться за покупками сладостей для детей, он решил заглянуть в антикварную лавку. Туда, время от времени, привозили маггловские безделушки, которые Артур всегда с неподдельным восторгом рассматривал и сначала сам пытался догадаться о предназначении того или иного предмета. Артур не был там уже достаточно давно, поэтому он надеялся, что туда привезли что-нибудь интересное.

В лавке было прохладно, повсюду летала пыль и Артур с интересом разглядывал окружающие его предметы. Порой он находил здесь настолько древние вещи, что он не мог понять, к какому из миров они принадлежат и порой даже приходилось спрашивать продавца, чтобы подтвердить свои догадки. Порой Артур, по которому с первого взгляда ясно, что он не собирается что-либо покупать, а просто смотрит, доставал продавцов вопросами о том, для чего использовалась та или иная вещь. Чаще всего на его вопросы отвечали с неохотой, поэтому ему, по большей части, приходилось догадываться самостоятельно. Продавцы часто не разделяли восторг Артура от той или иной маггловской вещички, поэтому косо посматривали на него, но молчали и ждали, когда же он покинет лавку.

За прилавком стоял молодой человек, которого Артур прежде не видел, должно быть, совсем новый сотрудник. Артур вежливо ему кивнул и отправился на осмотр маггловских и не очень древностей. Сам Артур выглядел не очень аккуратно: взъерошенные волосы, которые Артур забыл причесать с утра, а потом как-то и возможности не представилось, неаккуратная щетина в несколько дней, когда у тебя на руках пятеро детей, которые с утра от тебя что-то хотят, то иногда забываешь о простейших вещах. Ему часто приходилось помогать Молли перед работой, хотя та и говорила, что справится сама. Он понимал, что ей сейчас приходится нелегко, благо Билл уже подрос и тоже мог помогать ей с младшими братьями. Тем более Молли была снова беременна и Артур очень надеялся, что хотя бы в этот раз у них наконец-то будет дочь. Костюм же его был заметно поношен, на локтях имелись заплатки, бережно пришитые женой, небольшая сумка, где он хранит документы, уже прохудилась, хотя Артур еще этого не заметил. Он обычно не обращал внимания на такие мелочи, для этого у него была Молли. Иногда ему даже было стыдно перед ней за то, что он был не самым аккуратным человеком, из-за чего мог случайно где-нибудь и за что-нибудь зацепиться.

Взгляд Артура упал на странный предмет, который вряд ли мог принадлежать миру волшебников, так как из него шел провод, а дальше розетка. По этим хитрым элементам он уже мог различить принадлежность к маггловским изобретениям. Артур огляделся и видя, что он не очень интересует продавца, подошел к этой странной штуке поближе. Это была длинная палка, на которую был прикреплен что-то похожее на мешок, а на конце этой палки была большая щетка, покрытая железным корпусом. Артур очень осторожно, будто боясь разбудить странный механизм, коснулся пальцем этой самой палки. Он смотрел на прибор с приоткрытым ртом, боясь не увидеть какую-нибудь маленькую, но впечатляющую деталь. Сейчас для него лавки и не существовало вовсе, а существовали только он и это потрясающее маггловское изобретение. Артур еще не понял, что это такое, но уже вовсю строил самые разные догадки. Мешок был на защелках и Артуру не терпелось заглянуть внутрь, чтобы обнаружить там еще что-нибудь более удивительное. Артур аккуратно, но слишком громко, чтобы не остаться незамеченным, открыл это мешок, но никак не решался заглянуть внутрь. Вместо того, чтобы осторожно раскрыть мешок и заглянуть в него со стороны, Артур резко его распахнул и опустил туда голову. Вот только он не смог обнаружить там ничего необычного, а натолкнулся на огромное количество пыли, из-за чего поспешил закрыть мешок, отойти подальше от маггловского чуда в сторону и закашлять. Пыль попала в глаза и рот, Артур щурился и размахивал рукой перед своим лицом, пытаясь избавиться от пыли, но разносил ее еще сильнее. Пока он боролся с кашлем, его прохудившаяся сумка дала о себе знать и со дна посыпались посыпались мелкие бумажки, которые Артур использовал для своих заметок по работе. Более крупные документы смогли задержаться в еле дышавшей сумке. Артур не сразу обратил внимания на потерю содержимого сумки, пока не наступил на бумагу и она не зашуршала под ногами. Приподняв сумку, он понял, в чем проблема и начал собирать всякую мелочь с пола, все еще чувствуя застрявшую пыль в носу и горле.

[indent][indent]Эмма знает боль разную: слабую // сильную, внешнюю // внутреннюю. Она свыклась с ней как с давней подругой, с которой нужно дружить по привычке и совесть не позволяет от неё избавиться. Эмма сделала боль своей силой, своей жизнью. Лучше бы сейчас её тело сковывала та самая старая добрая подруга, но не опустошение. Вэнити ощущает собственное перерождение и это самое мерзкое, что можно испытать на человеческой [уязвимой] шкуре. Будто сама Смерть засунула костлявую руку в глотку и запустила её по локоть глубоко в грудную клетку, откуда вытащила сердце и проткнула острыми, как бритва, ногтями. А после подступает холод ласковыми волнами, заплывая за шиворот и сея спасительную тревогу.
[indent][indent]Эмма дышит на раз-два-три. Делает медленный глубокий вдох, мысленно отсчитывая десять секунд, затем также медленно выдыхает пока нелепое сердце норовит выпорхнуть наружу. Оно бьется подневольным щеглом на привязи вен и артерий, разбивается о ребра и возвращается обратно. Вэнити дрожит не от холода, а от скорби по той части себя, которая безвозвратно канула в лету и очевидно умерла. Она медленно открывает глаза, но всё вокруг плывет. Заглатывает пыль, что разрезает трахею сухим кашлем, и переваливается на бок. Первой Эмма замечает кровь. Смелые мазки алой, густой краски будто очерчены резвой рукой импрессиониста в порыве вдохновения. Повсюду битое стекло и ошметки книг, рваные страницы и сломанная мебель.
[indent][indent]Вэнити смотрит на свои окровавленные руки и порванную одежду. Растрепанные волосы липкие от багряной. Она знает, потому что чувствует на губах металлический привкус, когда убирает попавшие в рот волосы. Нервно проглатывает болезненный ком, а когда дожидается благословенной боли, пронзившей тело, снова падает на грязный пол лицом вниз и сдавленно всхлипывает. Эмма не понимает кто она и где она. Утыкается лбом в дрожащие руки и содрогается всем телом, тихо и протяжно завывая. Голова разрывается на миллионы // миллиарды частиц подобно осколочной гранате, вброшенной в подкорку с нерушимыми стенами. Вэнити заставляет себя дышать, ненавидя свою слабость.
[indent][indent]— Давай же, слабачка, — приказывает себе, сжимая кулаки и чувствуя как кожа лопается на костяшках. — Вставай! Немедленно вставай, ничтожество! — Эмма медленно сгибается пополам и поднимается на колени.
[indent][indent]Она медленно осматривается вокруг, не понимая как оказалась в квартире Дарры. В квартире ублюдского Дарры! И почему до сих пор головная боль расщепляет до основания любую мысль. Эмма не могла напиться до такого состояния, но и вспомнить что произошло тоже не может. Отползая к кровати брата, Вэнити видит весь масштаб погрома. От спальни осталось только название. Она быстрым взглядом ищет волшебную палочку в беспорядке. Эмма даже не помнит как оказалась в спальне и как наводила здесь беспорядок. Последние отрывки разрезают сознание флэшбеками, в которых Вэнити лишь бродила вокруг да около дома, где жил Дарра. Эмма ползет беспомощным червем к выходу, заметив рукоятку палочки за опрокинутой тумбой. Она оставляет после себя грязно-кровавый силуэт, размазывая пыль и кровь по полу. С висков стекают тяжелые красные капли, застилая глаза мерзкой ржавой пеленой.
[indent][indent]Эмма слышит шорохи вразнобой где-то в самом начале коридоре. До неё доносится шепот нескольких людей. Вэнити не может мыслить здраво, но может подчиниться инстинктам и преодолеть ломящую боль во всем теле. Она выползает в гостиную и медленно встает на ноги, подавляя тошнотворный приступ. Крепче сжимает палочку и хрипло дышит. Выдает свое местоположение, заходясь кашляем от нехватки воздуха. Поднявшаяся пыль раздирает глаза, горло и легкие. Когда Эмма поднимает голову, то видит перед собой двух хит-визардов. Она подвела не себя, а Юджинию. И эта мысль не дает ей покоя. Вэнити должна сдаться, но вместо этого разносит чередой заклинаний дверь и проем в щепки, кирпичную крошку в попытках задержать тех, кто пришел задержать её. Эмма несется к балкону и чувствует облегчение под ливнем, проводящим в чувство. Она должна убежать, но куда и зачем? Ошалелый мозг, подпитанный страхом и потерей ориентации в пространстве, отключается, оставляя работать только инстинкт самосохранения. Но даже тот у Вэнити неисправен, поэтому она сигает с балкона на пожарную лестницу и стремительно спускается вниз, умудряясь ни разу не соскользнуть с мокрых перекладин.
[indent][indent]В проулке между домами её уже ждали. В один миг Эмму обезоружили и повалили на асфальт, ткнув лицом в грязную лужу пока заламывали за спину руки. Дальше снова как в тумане, в сырой мутной пелене.
[indent][indent]Просыпается Вэнити почти в таком же положении. В сухой камере, в другой одежде, больше похожей на тюремную рясу. Ах, подождите-ка, это она и есть. Черная безразмерная ткань натянута на тело смирительной рубашкой. Руки, скованные за спиной, ноют от боли. Эмма слышит щелчок, раздающийся эхом по холодным стенам камеры. Она поднимается с подобия кушетки и плетется к решетке. Сердце ухает вниз при виде Юджинии, окруженной двумя хит-визардами. На их тупорылых рожах торжествует победная улыбка. Эмма скалится и гневно дышит, подходя вплотную. Её загнали в угол раненным зверем и она этого так не оставит. Не сдастся без борьбы, не создав сложностей.
[indent][indent]— Пришли сопроводить меня в Азкабан лично, мадам министр? — Вэнити противно от собственного голоса, но если она разжалобит Юджинию, то подставит её. Эмма не оставит Дженкис иного выбора, кроме как быть той, кем она рождена стать — надежным будущим Магической Британии.

// I'M A SURVIVOR
i'm not gon' give up i'm not gon' stop
I'M GON' WORK H A R D E R

Глупый тот, кто считай, что видит собеседника насквозь; до конца никогда нельзя угадать, что движет человеком, куда приведут его тайны, как сильно сломают желания. Юджиния, может, дала бы фору легилиментам, но искусных в магической Британии не так много, а у людей со временем мысли упрощаются. Она судит по себе, потому что десять лет назад мечтала об империи и замках, титулах и равноправии, а теперь с желаниями осторожничает, боится попросить о большем. Если бы кто-то попытался в ее сознание вторгнуться, то нашел бы переживания о делах общества, о том, как справиться с очередными проблемами, в которых оказалось несколько филиалов, но совсем не то, что хотелось бы увидеть в мыслях бывшего министра магии.

Дженкинс берет бокал шампанского с подноса, который плывет по воздуху, потому что нанимать прислугу - это трата денег, которую общество себе позволить не может. Она делает глоток, отмечает итальянский привкус, делает второй и наконец пытается расслабиться. Последнюю неделю Юджиния чувствует себя, как на иголках, потому что организация бала занимает слишком много, как ей кажется, пустого времени. Она могла бы доехать до Йорка, чтобы встретиться с Клариссой, у которой под крылом находится около двадцати девушек. Достать для них еду становится все сложнее: разгорающаяся война мешает снабжению, а при отправке запасов с совами или же с эльфами приходится каждый раз санкционировать использование каминов или же порталов из-за крупных размеров сырья. Дженкинс перехватывает еще и канапе, отходит с середины зала, осматривается вокруг, чтобы уж точно удостовериться, что все находится на своих местах.

Девочки снуют по углам, поправляют заколдованные инструменты, наставляют друг друга, проверяют списки и готовятся снять запрет на аппарацию. Юджиния надеется, что большинство гостей придут традиционным способом - через камин, но подозревает, что не все будут так рассудительны, поэтому отправляет нескольких ответственных к главным дверям. Отель The Crown принадлежит Палмерам, и Дженкинс это ничуть не смущает: она не чувствует себя здесь хозяйкой, как и не испытывает никакого стыда, когда приходит к матери Хьюберта и договаривается о проведении вечера для Общества.
Делает еще глоток, последний, и оставляет стакан на столе, а сама подходит к камину.

Гости собираются к указанному времени, и Юджиния не успевает начать волноваться, потому что вечер начинается так, как и планировался - размеренно и согласно расписанию. Музыка заполняет собой зал, а Дженкинс растворяется в атмосфере, такой знакомой и на время несправедливо забытой. Светские разговоры ни о чем, многозначительные взгляды и короткие кивки в ответ на комплимент или обещание переговорить на следующий день - всего этого в жизни Юджинии больше нет, потому что когда власть переходит в другие руки, то и внимание общественности кочует следом за ней. Она улыбается мистеру Флинту, предлагает ему пройти к закускам, а сама готовится к началу представления: бал - это танцы, выступления приглашенных гостей и немного магии, которой пропитан весь зал.

Она сидит в первом ряду, держит ладони на коленях, смотрит за тем, как шотландская певица поет свою партию. Мыслями Юджиния находится в кабинете, помечает, кого увидела на сегодняшнем вечере и пытается сопоставить, сколько денег им удастся собрать на улучшение шелтеров.
Она понимает, что за ней наблюдают, когда вновь сталкивается взглядом с Беллатрикс Лестрейндж, сидящей напротив нее. Юджиния с ней знакома шапочно: что-то слышала, что-то видела, о чем-то догадывается, но не заметить кольцо на ее безымянном пальце, как и горделивую осанку, очень сложно. Она улыбается ее сосредоточенному взгляду и возвращает внимание на сцену, на которой теперь стоит группа из Ирландии.

Дженкинс сталкивается с Лестрейндж у стола с закусками, откуда берет уже, кажется, шестой бокал шампанского, которое странным образом до сих пор не сказывается на ее состоянии.
— Как вечер? — она знает, что у Беллы есть планы на это общество, потому что слышит и видит, а не пользуется способностями легилименции или шпионажа. Хотя последнее больше бы подходило сложившейся ситуации, так как у Лестрейндж, кажется, вполне валидные желания. Каждая девушка хочет состояться в жизни, просто не у всех хватает смелости это осознать и попытаться осуществить. Если у Юджинии изначальное преимущество возникло из-за полукровности, то у Беллатрикс с этим очевидно были проблемы, ибо чистокровных волшебниц воспитывают совсем иначе, и среди них найти ту, кто сама дошла до осознанности - чудо не больше и не меньше. Конечно, учитывая настроения Темного Лорда (какое же отвратительное все-таки прозвище) любой чистокровный волшебник хмыкнул бы на подобные мысли Дженкинс, но ей уже давно безразлично мнение остальных: никто никогда не будет рад, потому что в каждой бочке меда найдется ложка дегтя.
— Мне сказали, что идея с музыкальным сопровождением - твоя, — иерархия в обществе бедствующих волшебниц не такая уж выраженная, но все-таки имеется. Есть тот, кто организует мероприятия, есть тот, кто подает идеи. Юджиния занимает место срединное, потому что в работу общества вложила не один десяток лет, поэтому ее слово, можно сказать, является последним, если вдруг необходимо разрешить конфликт или принять тяжелое решение. Сама организация достаточно самостоятельна: поделена на несколько городов, каждый филиал ответственен за свою территорию, ни перед кем не отчитывается (официально), но все-таки держит Дженкинс в курсе расходов, количестве заявок на помощь и прочих важных деталей.
Юджиния не знает, зачем Беллатрикс понадобилось названное главенство, ведь с ним приходит лишь нервотрепка, но в лоб спрашивать о планах волшебницы она не решается. Лишь бросает быстрый взгляд в сторону Элизы, которую, как оказалось, Белла подослала к Юджинии в конце весны.

— Ты так и будешь прожигать меня взглядами или все-таки наконец скажешь, что тебя так беспокоит? Если ты о прическе, то ее делала миссис Буве, если о платье - последняя коллекция Феретти, если тебя беспокоят туфли или сумка, то это все от Норы Блэквуд, — Дженкинс допивает бокал, ставит его на летящий мимо поднос.
— Колье - подарок мистера Флинта, нет оно не зачаровано и не представляет из себя никакого ценности в качестве артефакта. Не очень понимаю, почему ты целый вечер не спускаешь с меня взгляда, но если что-то срочное, то предлагаю обсудить сейчас, — мелодия начинает ускоряться, и многие гости пускаются в пляс в середине зала, оставляя Юджинию и Беллатрикс в одиночестве у стола с закусками.
— Если это снова об Офелии, то, пожалуйста, даже не стоит начинать. Я не вмешиваюсь ни в чью личную жизнь и тебе советую делать то же самое, — она не договаривает, что лучше обратить внимание на свою собственную, потому что это звучит грубо, а у нее достаточно хорошее настроение для обмена любезностями вместо приветствия.

[indent] - Уоррен, ты не видел мои изумрудные серьги? - окликаю мужа, который занят поправлением воротника рубашки перед зеркалом на другом конце комнаты. В ответ слышу протест, что он в принципе не в курсе, где я храню драгоценности. Справедливо. Но я уже обыскала все ящики своего шкафа, а именно их найти не могу. Даже акцио не помогает. Ладно, поручу Поппи их разыскать, пока мы будем у Гринграссов. Вдеваю в уши свою не самую любимую пару сережек и подхожу к зеркалу. Уоррен делает шаг в сторону, освобождая мне часть места для прихорашивания. Подаюсь вперед к поверхности зеркала, смахиваю ресницу с щеки и поправляю волосы. После чего поворачиваюсь вокруг своей оси и оглядываю себя со всех сторон, ладонями проводя по шелковистой ткани черного вечернего платья. Надеваю туфли на немилосердном к моим ногам каблуках и морщу нос, пока Яксли не видит. Красота требует жертв. Отказываюсь признавать, что прихорашиваюсь так старательно в большей степени потому, что сегодня на прием приглашена и чета Трэверсов.
[indent] Обещанный разговор с Элайджей не состоялся ни на следующий день после проведенной вместе ночи, ни через день, ни через десять. Понимаю, что наши планы спутал Уоррен, появившийся в дверях в крови и грязи. Он испытал такую искреннюю радость при виде нас обоих, с таким упоением нас обнимал и рассказывал о случившемся, что сжималось сердце. В глазах Элая я видела смесь стыда и... разочарования? Несомненно, я тоже назвала захлестнувшую нас страсть ошибкой. Но то, что я говорю, очень часто расходится с моими чувствами. Элайдже ли не знать о том, что все чистокровные волшебники играют свои роли и есть вещи, которые они обязаны говорить. И жена, изменившая мужу с его лучшим другом, просто обязана назвать случившееся ошибкой, это извращенные правила хорошего тона. И все же, он не искал со мной встречи после возвращения Уоррена. Это отвратительно, но я снова чувствую себя использованной. Прямо как когда после нашего с Трэверсом расставания узнала, что он бросил меня , потому что, если верить его матери, то я девушка, с которой можно бегать на свидания в школе, но не та, с которой сын Трэверс может создать семью.
[indent] Беру мужа под руку, прежде чем мы трансгрессируем к воротам поместья Гринграсс. Их старшей дочери сегодня исполняется семнадцать, и в честь этого события они устраивают прием, на который приглашены все чистокровные семьи, пользующиеся авторитетом и уважением в обществе. - Это что, Рабастан так повзрослел? - шепчу Уоррену и киваю в стороны молодого человека в обществе остальных Лестрейнджей. - Подумать только, Марианна опять беременна. Они с мужем решили посоревноваться с этими предателями крови Уизли? Злое перешептывание и сплетни пока на лицах наиприятнейшая из улыбок - неотъемлемая часть всех крупных приемов. Придает пресным мероприятиям перчинку. [float=left][/float]Путь нам преграждает Гринграсс-старший и рассыпается в комплиментах. Радушный и приятный старикашка, ничего не скажешь. Разве что слишком дружелюбный, потому что вместо того, чтобы галантно пожать мою руку в знак приветствия, он оставляет на тыльной стороне ладони влажный слюнявый поцелуй. - Для нас честь быть здесь, мистер Гринграсс. Именинница уже спустилась? Мы хотели бы преподнести ей подарок, - показываю ему бархатную коробочку с кулоном, а вторую руку незаметно вытираю о ткань платья. Его старшая дочь зубаста и падка на неуместные комментарии, как и всегда. Хорошо, что для удачного брака в нашем обществе достаточно иметь правильную родословную. И неважно, если у породистой лошадки есть изъяны.
[indent] Вздрагиваю, когда в нескольких шагах от себя слышу голос Элайджи. Он вместе с женой приветствует хозяев дома, и теперь настала очередь Элиан для слюнявых поцелуев в руку. Надеюсь, что Уоррен Трэверсов не заметит, но куда там. Он тут же поворачивается на голос друга, и вот мы уже стоит друг напротив друга. Уоррен и я, Элайджа и Элиан. Элиан приветлива, но почти не отрывает восхищенный взгляд от мужа. И мне это не нравится, ни капельки. Я не вправе ревновать человека к его же жене, и все же... Распрямляю спину и гордо поднимаю голову чуть выше в попытке казаться чуть эффектнее и элегантнее блондинки напротив. Ну и пусть ее род более аристократичен моего. Мне нравится убеждать себя в том, что женщины Бёрк ярче и находчивее чуть более богатых "коллег" из других чистокровных семей.
[indent] Уоррен замечает небольшую группку мужчин и говорит, что ем нужно переговорить с ними с глазу на глаз "по работе". По вопросам предстоящих планов Пожирателей смерти, плавали, знаем. Оставшись в гордом одиночестве посреди зала, снова подхожу к младшей сестре именинницы. Пятнадцатилетняя девчушка с черными как две черешни глазами и вдумчивыми репликами симпатизирует мне куда больше ее пустой сестры. - Замечательный прием, не иначе как к организации ты приложила руку? - спрашиваю, помня о любви девчушки к организации торжеств. Девочка заливается краской и кивает, после чего начинает рассказывать мне о том, как тяжело было достать в ноябре свежие фрукты. Потом взволнованно продолжает рассказ о том, что она придумала заранее распланировать рассадку гостей за двумя большими столами, рассадить подальше друг от друга давших врагов, вместе посадить друзей и коллег. - Очень умно, - одобрительно киваю, потому что таблички именами золотым шрифтом, возможно, предотвратят не одну неприятную сцену. - И где же сижу я? - Гринграсс-младшая указывает мне на места по другую сторону стола. Прохожу к указанному месту и вижу таблички "Рэйвен Яксли" и "Уоррен Яксли". А напротив нас витьеватым почерком выведены имена "Элиан Трэверс" и "Элайджа Трэверс". [float=right][/float]Нет-нет-нет. Я определенно не хочу весь вечер провести за наигранно отстраненными беседами с Элайджей и смотреть в глаза его ничего не подозревающей жене. И Уоррен может заметить напряжение между мной и своим другом. Ситуацию необходимо срочно исправлять.
[indent] Пользуюсь тем, что гости разбились на группки и погружены в светские беседы, украдкой достаю палочку и направляю ее на имена Трэверсов. Поменяю их на отца и сына Эйвери, места которых находятся в противоположном конце стола. Взмахиваю палочкой, но ничего не происходит. Пробую несколько схожих по действию заклинаний - безрезультатно. Видимо, таблички зачарованы. Издаю тихий стон раздражения. Что, нельзя было не заколдовывать их? Еще и огромные такие - унести две сразу будет слишком заметно. Зато одну можно спрятать под клатчем. Что ж, самое время вспомнить, что моя семья славится своими контрабандистами. Незаметно забираю со стола табличку "Элайджа Трэверс" и накрываю ее сверху клатчем. Как ни в чем ни бывало прохожу к месту Реманна Эйвери, меняю таблички местами и возвращаюсь, чтобы проделать то же самое с табличкой Элиан. Ликую от собственной сообразительности. Уоррен и Элайджа, возможно, будут недоумевать, почему их рассадили будто шумных школьников, но спишут это на неосведомленность Гринграссов об их дружбе. Оглядываюсь и вороватым движением прячу в руках табличку миссис Трэверс, когда слышу за своей спиной смешок. Едва не подпрыгиваю на месте, но беру себя в руки и с выдрессированной элегантностью поворачиваюсь. На меня смотрит Элайджа, сложивший руки на груди и явно забавляющийся ситуацией и поимкой меня с поличным.

Патриция осекается, потому что Доркас говорит правильные вещи: что ее ждет через год там, откуда она бежала, потому что когда-то всех окрестила монстрами, зверями, чьих лап опасаться нужно? Наверное, ничего хорошего, сто процентов - ничего_хорошего. Селвин скорее наказать себя хочет, с каждым годом ставки повышая. Сначала это было самобичевание, общение с теми, кого презирала до этого, а теперь вынуждена с ними равняться, после - побег, отчаяние, попытка скрыться от всего мира. Когда с этими тенями Патриция смиряется, она решается на следующую ступень: разговор с Нейтом, Кадом, теперь возвращение домой. Кажется, что еще чуть-чуть и ее на земле этой больше не будет, судьба наконец устанет бороться с яростными попытками с ней столкнуться и просто даст то, чего Селвин жаждет. Наверное, так было бы правильно, так было бы с п р а в е д л и в о.

— Я их не защищаю, — отвечает пристыжено, потому что не ради пожирателей смерти рискует всем, а ради семьи.
— Я уговорю их уехать, бросив все позади, — скорее себя успокаивает, чем Медоуз пытается предложить очередную сделку. Могла бы быть более убедительной: Доркас, только я могу их убедить, понимаешь, надо бежать, - было бы этого достаточно она уже никогда не узнает. За год ее отсутствия Орден Феникса никуда не сдвинулся: разве что оказался запрещен законом, что только усложняло ее сотрудничество с ним. Если теперь они наравне с пожирателями смерти, то в чем смысл, стоит ли ради этого рисковать?

Медоуз повторяет то, что ей твердят окружающие: ради блага, ради добра, ради светлой стороны. Но кто определяет то самое благо, кто диктует способы борьбы? Селвин догадывается, что орденовцы следуют за несколькими лидерами, судя по всему, один из них Альбус, раз она сама с ним договаривалась о сделке, второй - Аластор, потому что Фрэнк именно через него ее в Орден зовет, а третий Эдгар, потому что он баллотируется в министры. Патриция правда не понимает, попытка победить в выборах - это способ отвлечь внимание или на свою сторону перетянуть первенство, ведь если во главе министерства магии окажется свой человек, то посадить неугодных в Азкабан на пожизненное заключение будет в разы легче.
Но только магглы не догадываются, что министры магии - лишь куклы, власти особой не имеют, ибо все решает визенгамот, председателем которого еще нужно стать. Значок министра не дает подобной гарантии, поэтому планы Ордена Феникса для нее до сих пор остаются загадкой.

Да и Доркас задается тем же самым вопросом, переспрашивая то, на что Патриция и сама найти ответ не может. Столько лет между двумя огнями, столько переживаний и попыток понять, как_правильно приносят лишь мигрени и нервные расстройства, а не мудрости или хотя бы жизненные уроки.
Но Пэт палочку крепче пальцами сжимает, потому что от своей мысли отступаться не хочет - это последний разговор с орденовцами, больше она с ними не только сотрудничать не хочет, но и пересекается. Клятва связывает ей руки, она не может поделиться ни с кем важной для деятельности феникса информацией, поэтому они могут просто ее отпустить, в конце концов Селвин имеет право принимать решения самостоятельно.
— Я считаю, что нельзя верить одному человеку, — отвечает, чуть погодя, искренне и так, словно не прощается, — нельзя верить в одного человека настолько слепо, чтобы следовать его указаниям беспрекословно, — Патриция кивает на палочку, которую Доркас на нее направляет, потому что если бы не Альбус, - она в этом уверена, - то они бы уже давно разошлись с миром. Но он приказал следить и не отпускать, что понять можно, но принять - нет.
— Надежду нужно искать в нас самих, в семьях, которые разрушаются из-за чужих амбиций, — упрямо отвечает Селвин, своего артефакта не опуская и понимая, что следующие слова Медоуз вполне закономерны. Она не может предать своих, подставить того же Дамблдора или Хартли - любого, кто причастен к информации, которой Пэт обладает. Но все эти разговоры толка никакого не принесут, девушки все равно будут стоять на своем, оттого Патриция на месте остается, раздумывая, достаточно ли времени прошло, чтобы вновь прыгнуть в вихре аппарации.

В ответ Доркас она только кивает:

— Я не хочу тебя ранить, — предупреждает, а на самом деле показывает, что не отступится и ее решение окончательное. Приподнимает голову, губы поджимая, и не отводит взгляда от той, от которой зависит чуть больше, чем ничего. Орденовцы заставляют всех членов организации чувствовать себя важными, словно они и правда могут что-то исправить, но очень легко отличить оптимистов от дураков, и Патриция во взгляде Доркас видит то, что в свое время мечтала разглядеть в Нейте. П о н и м а н и е. Она не просто стоит посреди поля, не просто под прицелом держит ту, кто когтями себе вырывает путь домой, она словно сама рассуждает о происходящем, и это Селвин заставляет смягчиться, поэтому палочку опускает.
Сражаться она не будет, выдержит атаку, ее заблокирует, но сама наступать не станет; подбирает рюкзак, который по воздуху к ней летит, не выпуская Медоуз из видимости.
— Я не могу быть с теми, в кого не верю, как бы мне ни хотелось справедливости, но для всех она разная. То, что Альбусу принесет удовлетворение, разрушит несколько семей, и я не могу с этой мыслью жить дальше, потому что в войне нет победителей, — Патриция щит вокруг себя колдует, — мы уже все проиграли, Доркас, — а потом трансгрессирует несколько раз, прыгая из парка в Косой переулок и оттуда в гостиницу Бирмингема, пока наконец не останавливается в нескольких километрах от родового поместья с попавшим в нее заклинанием Доркас, упрямо за ней прыгающей до Бирмингема.

Патриция наверняка много ошибок совершила и еще совершит, в ней живет бунтарство, которое выражения еще не нашло, потому что боль и отчаяние окружающих в себя она впитывает и не знает, как с ним справиться. Она была на стороне нейтралитета, обратилась за помощью к тем, кто, казалось бы, свет олицетворяет, и теперь должно попробовать понять, что из себя тьма представляет.
Тени ее поглощают по мере приближения к дому, но Селвин шага не сбавляет, крепче лямки рюкзака пальцами перехватывая. Она очень устала и ее тошнит от столько трансгрессий подряд, поэтому у высоких кованных ворот Пэт останавливается, чтобы перевести дыхание. В некоторых окнах горит свет, а лужайка заросла непроходимыми зарослями; атмосфера двора не внушает доверия: слишком мрачно, слишком не_так. На крыльце не встретит мать, тяжелые руки отца ее не обнимут, а взгляды братьев не позволят расслабиться в своей комнате.
Патриция дышать опасается, когда толкает ворота, боясь, что защита ее не пропустит, но не чувствует в ладонях ни боли, ни сопротивления. Делает несколько шагов к дому, пока не замечает, что входная дверь открывается, а освещая теплым светом крыльцо.

[indent]  [indent] Паника тело охватывает кованными прутьями, но Алиса упрямо идет вперед, пальцами в кору деревьев впиваясь. Она знала, куда записывалась, ладони дрожали, когда Лонгботтом подхватывала несколько склянок зелий, которые обязательно не успеет использовать. В последнее время все сложнее оценивать опасность и невыполнимость заданий, и она вынуждена принимать участие в каждом, чтобы не оставлять в одиночестве тех, ради кого продолжает по утрам из постели теплой выбираться.
Утопая ботинками во влажной грязи, Алиса останавливается у линии леса, переводит дыхание и пот со лба стирает рукавом. Солнце уже скрылось за горизонтом окончательно, оставляя лишь разливы красного на границе неба с землей; за низкими домами видны бесконечные леса, и это Лонгботтом настораживает: местность тяжело будет покрыть им впятером.

[indent]  [indent] Она перехватывает артефакт из кобуры, которую прикрепляет теперь только к бедру, прокручивает древко между пальцами, укладывая в ладонь удобнее. Тихое «ревелио», направленное на дорогу от леса до первого сарая, позволяет им продвинуться вперед без видимых препятствий. Алиса успевает стереть следы за их компанией, в конце задерживаясь, вперед себя пропуская новичков.
Она ловит взгляд Фрэнка, который возглавляет их отряд, пытается улыбнуться, но вряд ли на губах появляется хоть что-то, похожее на улыбку. Кивает следом, мол, да, я за тобой, иди, а сама приседает на корточки, чтобы через ограду перелезть.

[indent]  [indent] Они должны добраться до деревянной церкви, в которой, судя по наводке, хранятся артефакты, используемые пожирателями смерти. Алиса предполагает, что кто-то из здешних является одним из тех, кто лицо за маской прячет, поэтому внимательно смотрит по сторонам, когда их отряд вперед продвигается. Не хочется терять своих бойцов, попадать впросак и вновь бежать с поля боя снова.
Артефакт перед собой держит, второй рукой поддерживая запястье, целится в двери и окна, шепча заклинания защиты и невидимости, которыми успевает задеть и Фрэнка. Мантия уже начинает сбоить на ее плечах, поэтому Лонгботтом шаг ускоряет, обгоняя одного из новичков, за руку его подхватывает и заставляет поспешить.
— На два часа, — указывает в сторону церкви, темной от недостатка освещения и скрытой за густыми тучами луной. Остальные кивают, разбредаются по сторонам, Алиса перехватывает рюкзак, открывая его на ходу и оттуда вытаскивая заколдованный камень. Запрет на трансгрессию - необходимость в подобной работе, ибо пожирателям смерти хватает и сил, и энергии, чтобы без передышки прыгать из одного места в другое, а орденовцы не могут рисковать взятыми в плен коллегами. Когда все пять камней касаются земли, Алиса активирует заклинание, куполом скользящее над церковью и замыкающееся над ней с характерным щелчком.
Именно он и служит позывным к действию, которое каждый из них понимает: Лонгботтом вновь приседает на корточки, волшебной палочкой подсвечивая себе проход к окну церкви, через которое хочет внутрь попасть. Заходить с крыльца может стоить оторванной ноги или расщеплением: она уже успевает это запомнить, останавливаясь у рамы и выдыхая на нее несколько раз, на затуманенной поверхности вычерчивает руну тишины. Когда стекло разбивается, то бесшумно падает на деревянный пол, а Алиса следом перелазит внутрь.

[indent]  [indent] Люмос использовать она не спешит, вновь проверяет территорию, оглядывается, в углах разыскивая или ловушки, или признаки присутствия посторонних. Когда внутри оказываются остальные орденовцы, она Фрэнка руку ненадолго сжимает в жесте, хорошо, что ты добрался. Они осматривают помещение, находят скрытый проход в подвал, который один из них спускается, чтобы проверить на наличие артефактов.
Алиса не сразу понимает, что Кевина нет дольше положенного, некоторое время смотрит на вход в погреб, подбираясь медленными шагами к нему. Люк открыт, поэтому в темноте она ожидаемо ничего не замечает, но, отправив шар люмоса в закуток, замечает отблеск серебристой маски, следом тут же отправляя обездвиживающее заклинание. Оно ударяет мимо, а в нее летит зеленый луч, от которого Лонгботтом успевает отскочить, в ответ выбрасывая связывающее заклинание.
— Черт, — ругается она, — ловушка, — кричит громче, чтобы остальные услышали, а топот подмоги пожирателя заставил насторожиться. Он пытается аппарировать — слышен резкий хлопок неудавшейся трансгрессии, — и Алиса палец к губам прикладывает, когда орденовцы останавливаются к люка.
— Выходи, — требует следом, в ответ получая лишь смешок, а затем из дырки в полу летит в их сторону куртка Кевина и его переломанная палочка. Она губы сжимает, пальцами палочку перехватывает и внимательно следит за отблесками света в щелях деревянного пола - пожиратель смерти двигается.

[indent]  [indent] Ивонн бросается в атаку, доски прожигая огненным шаром, вопит проклятья, потому что Кевина знает лучше остальных, отправляет по меньшей мере три заклинания без передышки, с воем отступая на несколько шагов, когда сипло вдыхает разгоряченный воздух.
Алиса ее хватает за руку, уводя за спину, в дыру отправляет обезвоживающее и колющее, когда слышит грузный грохот. Очевидно, тело падает, поэтому Лонгботтом замирает на месте и пытается прислушаться к вновь образовавшейся тишине.
Она Ивонн отпускает, скрипучими шагами продвигаясь ко входу в погреб и приземляется на утоптанную землю. Пахнет затхлостью, а темнота слепит хлеще, чем подобное заклинание.

[indent]  [indent] Алиса выступает против использования непростительных заклинаний, потому что они душу раскалывают, и орденовцев к пожирателям смерти приравнивают. Она спорит с Аластором, с Фрэнком, с Марлин, не отступает от своей позиции даже тогда, когда они одного за другим хоронят, во всем обвиняя случай и агрессивное поведение обеих сторон.
Поэтому когда она видит пожирателя смерти, стоявшего на своих двоих, то не сразу реагирует на его атаку, но успевает за коробками спрятаться. В него не попадало ее заклинание, он лишь их обманул, бросив бедного Кевина на пол для характерного звука.
[float=right][/float]— Он в сознании, — кричит вверх, пока выбрасывает жалящее и связывающее снова и снова, но пожиратель уже подтягивается на руках через дыру в полу. Она слышит яростные проклятья наверху, подбегая к лестнице и забираясь по ней обратно на поверхность. Труп Ивонн Алиса замечает первым: она лежит чуть поодаль от остальных, определенно сраженная Авадой, в ее руке все еще сжата волшебная палочка, а ноги подрагивают в конвульсиях. Силой воли она заставляет взгляд от нее отвести, чтобы выбросить взрывающее заклинание. В этот раз наконец попадает, и пожиратель отлетает на несколько метров на скамейки, когда Лонгботтом побегает к мужу, чтобы не отставать от остальных.

[indent]  [indent] — Две авады, — никак не комментирует это, хотя понимает, что они не могут уложить одного пожирателя, потому что он непростительным пользуется, а сама Алиса продолжает жалить его атакующими. Если бы в погребе не троила время на жалящее, а сразу выпустила бы кедавру, то Ивонн была бы жива. Зло сжимает волшебную палочку, выбрасывая на него Исцендио.
Лонгботтом пытается себя оправдать и не брать ответственность за тех, кого уберечь не может, но то и дело растерянно приседает от летящего зеленого луча в их сторону. От Авады не отбиться ни щитами, ни заклинаниями, ее можно лишь ею же отбить - как считает Муди. Но Алиса не будет, не будет уподобляться монстрам, она своих демонов держит в замке, прячет в глубине и выпускать не собирается.
[float=left] [/float]Джона хватает за руку, за собой в укрытие утягивая, спасая от авады и сталкиваясь взглядом со Фрэнком. Он против, он не одобряет, Алиса знает, чувствует_понимает, но не станет через себя переступать, не будет. Когда он зелеными лучами пользуется, упрямо не смотрит, потому что с последствиями боится сталкиваться. Может, она и не так отважна, как остальные, или ее принципы все-таки сильнее, чем принципы тех, кто пытается выиграть по-легкому //

[indent] [indent]  [indent][indent] неужели это и есть по-легкому?

Карадок не до конца понимает, на что рассчитывал, когда согласился на эту поездку. Импульсивный до мозга костей, он редко вникал в подобные вопросы, попросту отражая от себя все заумные гипотезы, относительно того, что же, в итоге, могло пойти не так, или, почему же эта поездка могла обернуться крахом. Признаться, он сильно сомневался, что, несмотря на бесчисленное количество родственников Бенджи и, конечно же, их бурный интерес к его персоне, - насколько он мог судить чисто по реакции Энид, - Дирборн и впрямь не думал, что семейная жизнь Фенвиков может утомить его настолько, что он соберет все свои вещи куда раньше, чем планировалось и махнет обратно в Лондон.
Была причина, по которой он не захотел вернуться на родину, при всей своей огромной любви к острову Скай и, она была довольно проста – даже несмотря на столько лет стараний со стороны своих родителей, они так и не прижились друг к другу. Честно говоря, в глубине души Карадок понимал, что это отчасти из-за его собственного упрямства, - он не хотел ни узнавать их, ни вникать во всё то, что они пытались наверстать. Впрочем, нельзя с уверенностью утверждать, что Бэзил с Коринной о чем-то сожалели или же пытались выстроить те мосты, которые должны были выстраивать, когда Карадок был ещё ребенком. После смерти бабушки, они были рядом, - они старались быть рядом, - порой даже напоминали самых обычных родителей, которые были у всех его окружа,ющих, что когда-то давным-давно вызывало у Дирборна нечто уж больно напоминающее на детскую зависть, когда он понимал, что на платформе все приходят с родителями, а его провожает бабушка. Стоя там, наблюдая за бесчисленным количеством путающихся людей, он прижимал к себе Эдельмиру, потому что уже тогда был намного выше неё, целловал в макушку и… нет, он был благодарен судьбе за неё. За каждый день, проведенный вместе с ней, - Карадок был искренне благодарен судьбе за то, что у него была такая чудесная бабушка. И, честно говоря, других родителей он никогда и не искал; не нуждался, говоря уж откровенно, но когда её не стало, когда мать с отцом зачастили в их дом, то ему невольно начало казаться, что они заполнили собой всё пространство, не оставив ни одного места для него.
Это было естественно – в глубине души, где-то очень-очень глубоко, где обида и ревностное отношение к своему личному пространству сходило на нет, Карадок понимал, что это было естественно; они должны были переместить мебель, должны были переделать комнату бабушки, должны были, конечно, должны были, приглашать своих друзей-музыкантов к себе домой и до самого утра распевать песни. Они так жили всегда. Они привыкли к такому образу жизни, и, пусть, пытались поменять что-то для своего единственного сына, всё равно получалось это как-то неумело, совсем уж неуклюже, особенно, когда сам Карадок не желал это принимать. Он мог понимать, что избежать изменений было невозможно. Он и сейчас это понимал, но, тем не менее, не желал это принимать и уж тем более мириться с этим.

Семья Бенджи всегда казалась ему чем-то похожей на сказочную, как например какое-то всеми забытое магическое существо, о существовании которой уже никто не может поручиться, - вроде и все прекрасно понимают, что есть неопровержимые факты того, что когда-то оно и впрямь было, но доказательств в настоящем не имеют. Так и Фенвики, чтоб их всех. Бенджи, ввиду того, что вырос в этой самой обстановке с самого детства, знал обо всём этом с разумных лет, и, конечно же, ничего особенного или же, тем более, волшебного в этом не видел, не мог понять чувств Карадока. Для Дирборна всё это было из разряда «должно быть, так живут нормальные семья», поэтому его нисколько не напрягала Энид, ни даже мысли о родителях Фенвика, о которых он, конечно же, был наслышан.

Ему нравилась своё детство с бабушкой, и он ни на что бы её не променял, но.
Но.

- Это так мило, ты пытаешься меня защитить от своей семьи, - Дирборн наигранно растекается в грустную улыбку, всем своим видом изображая, что его до глубины души тронула фраза Фенвика, вот только, выражение лица моментально сменяется на слегка озадаченное, когда дверь перед ними распахивается и его сразу же встречает мама Бенджи. - Здравствуйте… - Дирборн, который мысленно напоминает себе о том, что он морально уже подготовился ко всему этому, осознает, что от такого внимания к своей персоне, всё равно испытывает некое подобие неловкости. Это и правда забавно, учитывая то, что смутить Карадока всегда было той ещё задачей для окружающих, потому что он прекрасно справлялся с любой ситуацией, по-мастерски превращая всё в шутку, но, сейчас, стоя рядом с Бенджи – который, к слову, куда-то там смысля в сторону, явно кайфуя от того, что всё внимание его родителей приковано к Карадоку, - он как-то совсем уж неумело потирает рукой шею, чуть улыбаясь уголками губ, пока супруги не закончат пререкаться. – Приятно с вами познакомиться, Бенджи столько рассказывал о вас… - но кто ему дает договорить? Кажется, что его и вовсе никто не слушает, потому что миссис Фенвик называет его «красавцем», а мистер Фенвик настолько внимательно на него смотрит, что Дирборн не сразу догадывается, что тот просто оценивает его рост. Выдыхает, кашлянув в кулак, дабы не рассмеяться и тем самым не поставить себя в ещё более неловкое положение. Бенджи подает голос и оттого ему всё сложнее сдержаться, чтобы не засмеяться, - Правда? – спрашивает он мистера Фенвика, расслышав о том, что Бенджи рассказывал про него с восхищением, - На самом деле, думаю, что как раз я и заставил его напрочь отказаться от квиддича, как и Эдгара, который, к слову, никогда не проявлял особого интереса, но, даже если, они когда-то думали об этом, то вконец махнули рукой, из-за моей одержимости квиддичем, - Карадок говорит необдуманно, впрочем, свойственная для него черта, учитывая то, что он привык говорить и лишь потом думать о том, что несет. Не то чтоб он не говорил чистую правду, ведь квиддич был чем-то особенным для него ещё с тех самых пор, как он впервые узнал о нём, а потом и сам сел на метлу, когда был ещё маленьким. Но, когда ты из-за своей импульсивности и гордости, в которой с тобой мог посоперничать разве что гиппогрифф, уходишь из сборной своей мечты, то, наверное, разумнее молчать о квиддиче вообще, когда оказываешь в одном пространстве с женщиной, которая, к слову, обожает этот спорт даже больше, чем ты.

Снова кашлянув в кулак, расслышав это «воронёнок», Дирборн изо всех сил старается не пересекаться со взглядом Бенджи, потому что, в таком случае, его точно прорвет, но он точно это ему припомнит. На самом деле, при всей своей комичности этой ситуации, Карадок искренне радовался происходящему, ощущая себя на много лет младше, когда он лишь мог представить себе нечто подобное. Всё было наяву – все семейные перепалки, все комментарии, которых, обычно, родители необдуманно бросают в сторону своих детей, даже и не подозревая о том, что могут поставить его в неловкое положение. Всё это было настолько по-семейному, что Дирборн и вовсе на какое-то время забыл о том, что приехал сюда залечивать разбитое сердце, - ага, сердце. Алкоголем. И свежим воздухом. Вот.

- Уверяю, мы его отучили от этого, как только познакомились. У него была парочка выдуманных дружков, признаюсь, мы с Эдгаром даже пытались с ними поладить, но, в итоге, Бенджи решил, что ему с нами интересней, - отшучивается от, пнув плечом в плечо Фенвика, - Да нет, - расслышав слова мистера Фенвика, Карадок улыбается, - не волнуйтесь, я не из пугливых, но, обещаю запомнить эту встречу на всю жизнь, - только по другой причине, но, отцу Бенджи он, конечно, не скажет об этом.

Опускаясь на указанное место, он переглядывается со своим другом, а потом окидывает взглядом стол, думая про себя, что миссис Фенвик точно постаралась на славу, хотя и он успел проголодаться. Оказавшись напротив таких вкусностей, Дирборн невольно задумывается о том, когда в последний раз кушал нормально, учитывая, что последние пару дней он только и занимался, что заливал в себя огневиски, когда мама Бенджи как будто трансгрессирует рядом с ним, тем самым едва не заставив его поперхнуться и задает самый худший вопрос из всех, - ну, конечно же.

- Ну… - слегка запнувшись, Карадок бросает неуверенный взгляд в сторону Бенджи, как будто ища в нём хоть какой-то поддержки, а в голове пытается прикинуть, что же ему делать в таком случае. Дело в том, что он категорически не желает говорить о том, что ушел из сборной, потому что… да потому, что его не только начнут допрашивать, но и, вероятно, постараются убедить в том, что ему не следует это делать ни в коем случае. Но, вместе с тем, откровенно врать о том, что он всё ещё загонщик в Гордости Портри, как-то вообще. – Решил взять отпуск, - не то чтоб это было ложью, если так посмотреть, - Слегка вымотался. Тренировался как проклятый весь последний год и не брал ни одного выходного, - тоже правда, - так что, как-то так, - отвечает он так, как будто кочергу проглотил, не иначе.

[indent]  [indent] Юджинии должно быть больно_стыдно_жалко, но ни одной из этих эмоций она не испытывает, когда Эмма пытается свою обиду подобным образом выразить. У нее, наверное, слишком толстая кожа, броня, за столько лет выработанная, залатанная и заклинаниями укрепленная, поэтому слова уже не колют, разве что помогают лучше считать ситуацию. Дженкинс к юной Вэнити всегда испытывает что-то вроде симпатии, заботы, наверное, той, что не может в свое время дать собственной дочери, потому что кажется вполне незаслуженным подобное проявление эмоций. Нет, она не монстр, не социопат, Юджиния просто знает, что Имоджен сильнее этого и справится без ее объятий или длинных разговоров перед сном. Эмма же для нее была и есть ребенком чужих родителей, а когда ты смотришь со стороны, то подмечаешь то, что в себе не заметишь, оттого ее руки теплы и сама она к девочке намного добрее, чем к тем, с кем работает или проводит вечера.
Именно поэтому Юджиния не реагирует на колкости о гончих и о правдивости ситуации, потому что из раза в раз всех учит одному: нельзя делать выводы, основываясь на пересказах. Этого хватает в суде, в работе отдела, за семейным столом. Нужно научиться выражать собственное мнение, самостоятельно определять отношение к той или иной истории, чтобы потом не поплатиться за доверие к тем, чьи решение могут быть неправильно интерпретированы.
[indent]  [indent] Эмма переживает боль, она страдает и пытается справиться с эмоциями, с которыми не учат уживаться. Юджинии жизнь всегда казалась чересчур надуманной, слишком драматичной, потому что с детства всех учат лишь одному - все, что ни делается, все к лучшему. Но никто не предупреждает, что с каждым разом будет больнее. Кто-то продолжает верить в лучшее, кто-то ломается под обстоятельствами после первой же неудачи; а в Вэнити она видит стержень, который пытается поддерживать своим вниманием. Шивон - хорошая женщина, Юджиния ее уважает и в какой-то степени даже ценит, потому что у нее золотые руки и доброе сердце. Только когда всю себя отдаешь на работе, на пациентов разменивая последствие капли сострадания, то что от тебя остается дома, когда рабочие часы сменяются отдыхом? Дженкинс знает об этом не понаслышке, поэтому  подругу лишь одергивает время от времени (как и она ее) и пытается восполнить то, что Вэнити не додает своим детям.
[indent]  [indent] Новость о том, что Эмма вновь была в квартире Дарры Юджинию не удивляет. Нет, даже не так. Она ее удивляет, потому что казалось, что убийство // происшествие // несчастный случай остается фактом, с которым семейство Вэнити решает смириться. Дженкинс стоит извиниться, потому что со всеми проблемами внутри кабинета Министра и залов Визенгамота она забывает о главном: о людях. О тех, о ком должна заботиться, о тех, за кем должна наблюдать. Видя Эмму в подобном состоянии, Юджиния неловко задумывается и об Имоджен, которая… где? Она понятия не имеет. Мысль эта пугает, дрожью проходит по плечам, и Дженкинс пытается взять себя в руки, обращая внимание на аврора, который начинает эмоционально реагировать на слова «заключенной». Наверное, вчера_сегодня был сложный день, раз он наставляет артефакт на девушку, при этом обезоруженную и скованную в зачарованной от побега клетке.
[indent]  [indent] Но Юджиния им не мешает.
Юджиния не говорит и слова. Не останавливает Льюиса, не останавливает Эмму.
Она все так же сидит на ее постели, разглядывая баталию, происходящую перед ней молча, потому что добавить ей нечего.
Но, наверное, главная во всем этом причина, что она верит. Верит и знает, что Вэнити самостоятельно справится. Дженкинс не любит подтверждать стереотипы о волшебницах: леди могут за себя постоять, будь в их ладони палочка или кисть для рисования. Поэтому когда аврор на запястьях Эммы щелчком застёгивает наручники, наверняка зачарованные и успокаивающие, Юджиния пожимает плечами, отворачиваясь.
[indent]  [indent] — И правда увлекательная история, — начинает она, когда Льюис выходит из камеры, но не отходит от решетки, будучи на стороже. В этом нет необходимости, но Вэнити его раззадоривает, что теперь в его поведении и проявляется.
— Я не буду тебе врать, успокаивать и пытаться исправить то, что одними словами не залечишь, но попытаюсь быть с тобой честной, — этого Дженкинс далеко не всем может обещать, оттого своим словам придает чуть больше значения, чем требуется.
— Меня не волнует то, что ты пришла к Дарре, хотела что-то найти или просто отдохнуть от постоянного внимания со стороны. Меня не волнует, что тебя задержали за сопротивление, было оно или нет - тоже меня не особо интересует. Что мне непонятно, так это, почему ты проснулась в перевернутой вверх дном квартире окровавленная? — Юджиния ловит взгляд Эммы, не отпускает его, вставая с постели и подходя к ней. Наверное, она не то чтобы нежный человек. Хотя когда-то она и обнимала, и целовала, и горевала, пропуская сквозь себя эмоции всех, с кем как бы то ни было пересекалась. Это Дженкинс ошибочно считала эмпатией, возможностью понимать людей рядом с собой. Только потом, спустя года, она научилась различать сострадание от попытки почувствовать себя хорошо за счет горделивой мысли «я_умею_слушать». Лицемерие - это неосознанная привычка, практически каждый второй в той или иной степени врет себе и своим близким, говорит, что любит, а на деле лишь любит саму идею быть влюбленным.
Юджиния берет с себя обещание не говорить того, что от нее хотят услышать, и не произносить то, что хотят услышать. Поэтому и любит она теперь по-своему, так, как считает нужным, искренне, молча и сильно. Любит не за то чувство свободы и влечения, а за тепло и за тревогу, которые испытывает при мысли о тех, кем дорожит. Объяснить словами ей это трудно, да и она не пытается, потому что считает, что действия громче слов. Поэтому берет ладони Эммы в свои, сжимает чуть крепче, заставляя ее посмотреть на нее // действительно посмотреть, а не сделать вид.
[indent]  [indent] — Меня волнует, почему ты была ранена, кто тебя ранил и как это получилось, — говорит тише, заставляя_моля ее услышать.
— Твои родители сами разберутся с воспитанием, с последствиями этого поступка, а я хочу понять, кто тебе оставил те увечья, почему ты потеряла сознание и почему не скрылась с квартиры сразу же, когда появилась какая-либо опасность, — о последнем Юджиния догадывается. Тяжело оставаться в стороне, когда близким угрожает опасность, еще тяжелее уходить от риска, когда есть возможность добиться справедливость. Или же себя до конца сломить, чтобы больше не нуждаться в ней.
Дженкинс подозревает, что Вэнити двигало именно саморазрушение, но она не сможет ей помочь, если та не откроется, если та не доверится.
[indent]  [indent] — Ты думаешь, я не понимаю, что все это тебя не остановит? Ты знаешь, что или родители, или я тебя отсюда вытащим. Если ты захочешь продолжить себя уничтожать, тебе никто не сможет помешать. Я знаю тебя, Эмма, хотя пусть тебе, может, и кажется, что никто тебя не понимает, — Юджиния надеется, что она ее вниманием завладевает, оттого становится смелее и словами воздух разрезает без лишних на то переживаний.
[indent]  [indent] — Я не знаю боли потери брата, но знаю, как тяжело быть одной. Одной в окружении толпы, — сжимает ее пальцы сильнее, наверное, даже чересчур сильно, — меня не волнует, что ты решишь делать с жизнью дальше, потому что это твоя жизнь, и я приму любое твое решение будь то пожиратели смерти или орден феникса. Все, что сейчас меня волнует, почему_ты_не_ушла? Кого ты там увидела? — мысль, казалось бы, не очень важная, но именно с нее и нужно начать и ею же продолжить. Если Эмма оказалась в квартире Дарры, то она там была не одна: кто устроит погром в одиночестве? Существует шанс, что псих на такое способен, но Вэнити еще в своем уме. У нее увечья от сопротивления и вряд ли только из-за задержания. В квартире был кто-то, кто может помочь / сдвинуть с места расследование.
Юджиния это понимает, и она надеется, что и Эмма поймет.
[indent]  [indent] — Если ты хочешь таким образом пережить боль, то это поможет лишь ненадолго. По-настоящему попытаться жить дальше получится только, если ты разберешься с тем, что тебя мучает, — говорит еще тише, уводя Вэнити обратно к постели, усаживая ее на нее, а сама садится напротив на корточки, на коленях ее руки укладывая.
[indent]  [indent] — Что тебя мучает? Кто тебя мучает? — задает вопрос, наверное, наиболее важный во всем произошедшем. У Дженкинс не так много времени на подобные разговоры, но если бы что-то произошло с ее дочерью, то Эмма обязательно бы Имоджен помогла. Потому что они семья, может, не по крови, но по духу. Может, не такая громкая, но все-таки крепкая. Юджиния знает, что в мире нет ничего постоянного, кроме самого простого — любви к ближнему. Даже после десятков лет унижений или страданий можно продолжать любить человека искренне, извращено, себе на поражение, но все-таки любить. Дженкинс не хочет, чтобы Вэнити это чувствовала, поэтому давит на нее здесь и сейчас, в тюрьме, в клетке, в которую ее же демоны ее и заковали.

i t ' s  l i k e ,   a l l   d a y   m y   v a n i t y   i s   f o r   s a l e
t a k e   i t   a w a y ,   m y   h e a d   i s   i n   m y   o w n   h e l l
Sing to me 'cause I can't hear myself
t h r o u g h   t h e   l o u d n e s s   o f   m y   o w n   h u r t s
[indent] Ей в комнате всё знакомо и всё слишком чужое; её не было несколько лет — всё слишком изменилось / не изменилась только она сама. Алкмена хочет, чтобы всё было как прежде, чтобы все вдруг забыли её поступки мерзкие и необдуманные, чтобы всё её вокруг снова полюбили, как прежде — она готова даже обратно ту роль забытую примерить. Алкмена сожалеет о многом, ей перечислять всё ни одной ночи не хватит — она мучается кошмарами, она засыпает долго, рисуя на податливом мягком дереве изголовья ногтём узоры — от скуки; она даёт каждому из них имя, она привязывает каждый из них к одному из событий, которое не хочет вспоминать, надеется, может, они тут и останутся, в дереве, может, её вина хоть ненадолго отпустит и жить позволит, как прежде.
[indent]  [indent]  [indent] Вина цепляется в Алкмену когтистыми лапами крепко; не отпускает, как бы та не рвалась на свободу. Мена хочет грехи свои принять, Мена хочет себя простить — но у неё не получается, Мена хочет всё вернуть, но бороться не способна уже / вина врезается в неё крепче, перебирает косточки по одной и, обгладывая с причмокиванием, выплёвывает под ноги. Вина её перемалывает, стирает в порошок, не оставляя живого места.
[indent] Алкмена не может спать; она на месте вечно крутится, вертится, путаясь в широких простынях с детским рисунком, она репетирует слова добрую часть ночи и старается не смотреть на часы — они участливо подскажут: три часа ночи — она придумывает слова и заучивает их, оттачивая каждую фразу, она донести хочет мысль ясную, чёткую, она извиниться хочет и получить прощение долгожданное / она хочет, чтобы её снова любили, как прежде.

[indent] Алкмена старается быть сильнее — снова притворство;
[indent] Алкмена старается не поддаваться панике — внутри всё клокочет;
[indent] Алкмена мало выходов из ситуации видит — она притворяется, что ничего не произошло.

[indent] Этих шести лет не было — она наивно надеялась, что все станут в эту игру с ней играть; она по-детски мыслила, так ничему и не научившись. Алкмена на ошибках не учится, она их не запоминает попросту, старательно от них избавляется и заставляет себя забыть / она не сможет с виной этой жить постоянно.
[indent] Этих шести лет не было — она не хочет видеть их в глазах Макса и выросшей дочери, она не хочет натыкаться на это в облике Мары и слышать из уст Марлин. Она не хочет сталкиваться с последствиями, она себя сама загрызть хочет — чужих зубов чувствовать на собственной коже не привыкла; всегда умело от наказания увиливала.
[indent] Этих шести лет не было — пожалуйста, блять, п о в е р ь т е.

[indent] На пороге прежнего дома стоя, она верила всем сердцем, что ничего не изменилось; за дверью её ждёт всё тот же Макс, в глазах которого всегда обожание читалось, и всё та же двухлетняя дочь, не отлипающая от матери вечная непоседа. Алкмена верила, что так и будет, что встретят её они, что примут с распростёртыми, словно её не было всего пару дней — мамочка просто уезжала на выходные.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] Мамочке просто нужно было кое-кого навестить.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] Мамочке просто нужно было немного задержаться.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] // Мамочки не было шесть ёбаных лет.

[indent] Алкмена судорожно поправляет теперь_светлые волосы, закладывая их уши, потирает озябшие предплечья и шумно втягивает носом морозный воздух — в Англии климат кусачий. Она прокручивает в голове слова, которые придумала ночью; она их все растеряла по дороге — роется в карманах, а там сплошь перепутанные буквы, лезет руками за шиворот — а там только предлоги одни, она нащупывает застрявшие в горле извинения — выдавить их не может. Её встречают две пары глаз, в которых ни любви, ни тоски, ни жалости.

[indent] Малышка Мэй смотрит с непониманием, Алкмена пялится на неё в ответ — они друг друга не узнают, не чувствуют, не понимают. Малышка Мэй смотрит на отца, цепляясь за его широкую ладонь, немой вопрос: «кто эта тётя» — Алкмену вот-вот вывернет наизнанку.
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] // зачем я только пришла?
[indent] Сердце рвёт на куски, душонки остатки скребутся, чтобы тело грешное покинуть и вознестись [погребёнными стать под толщиями земли] — Алкмена не дышит и не шевелится [может, получится исчезнуть], Максвелл смотрит холодно, но без ненависти — слишком добр к ней; пускает её внутрь, наливает горячего чая, предлагает тёплый плед, пока Мэй за ним хвостиком бегает. Алкмена глаз от дочери оторвать не может — кто эта девочка / почему она, чёрт побери, такая взрослая? Мозг подсказывает:
[indent]  [indent]  [indent]  [indent] шесть ёбаных лет.

[indent] Алкмена для неё чужая, посторонняя, девочка её почти не помнит, но узнаёт по фотографии / обиды и ненависти Мена в глазах больших голубых не читает, это позволяет вновь дышать начать. Алкмена пытается о себе напомнить — дарит припасённый подарок, тянет руки осторожно и кличет «малышка Мэй» — прямо как шесть лет назад, но малышка Мэй, её маленькая малышка Мэй держится холодно и отстранёно, к собственной матери особенного интереса не проявляя. Мене хочется вновь исчезнуть, уехать куда-нибудь в Египет или соединённые штаты — только бы подальше от этого места, где она теперь ч у ж а ч к а.

[indent] Она протягивает Мэй руку, та хватает её неуверенно, но крепко; Алкмена попросила Максвелла отпустить дочь погулять с ней хотя бы немного, она знала — он хороший, он не будет запрещать им видеться и Мэйгрид от матери ограждать. Чья-то мать и чья-то дочь выходят на мощённую улочку перед домом, Мена нервничает, пытается говорить — но всё сбивчиво, отрепетированное забывается тут же, — девочка отвечает ей редко и коротко — она стесняется, замыкается, говорить не хочет. Алкмена не знает, с ней она такая или просто замкнутая ото всех, но попыток расшевелить не оставляет, рассказами не_интересными ребёнка пичкая.

[indent] Мару она не видит, но будто бы чувствует; стыд накатывает огромный волной, топит, Мена в нём захлёбывается и спасти не пытается даже. С губ срывается короткое имя, разобранное давно на кусочки, из которых вся жизнь её состояла: «Мара?».
[indent]  [indent]  [indent]  [indent]  [indent] // з а ч е м   я   т о л ь к о   п р и ш л а ?

Энни одержима газетами с детства. Их читает отец, развалившись в глубоком кресле; хмыкает периодически, зацепившись взглядом за особенно интересную заметку. У нее свой небольшой мир - в их квартире, в их доме, на их улице. В детстве кажется - больше ничего другого и нет. Но газеты доказывают обратное - за стенами их вселенной тоже существует что-то. Судя по отцу - что-то крайне интересное.

Это забывается, когда приходит письмо из Хогвартса: еще бы не забылось. Отвлекает своей яркостью, неожиданностью: Энни - волшебница, что точно в рамки и границы привычного мира не входит. Все вдруг кажется немного чужим, даже родители, которые любят ее безусловно и сильно. Все вдруг кажется немного чужим - таким же представляется и замок, но это - другое: неизведанное, загадочное. Столько нового, что предстоит узнать - неудивительно, что она на Рейвенкло попадает, вечно исследовать, вечно разгадывать. Она не переживает из-за своего "статуса". В школе ей кажется, что это и вовсе смысла не имеет - дураки, которые разделяют предрассудки, привитые их идиотами-родителями - не считаются. Это не важно: в мире слишком много интересного, того, что к ним не имеет никакого отношения. И заклинания, и зелья - при упоминании последнего в первое время особенно сложно удержаться от мыслей о стереотипной ведьме в специфичной шляпе. Энни воодушевлена, Энни заинтересована. У Энни комплекс отличницы: она должна быть лучше во всем и всегда. Наверное, поэтому таким неожиданным оказывается откровение последних курсов: из всех профессий, которые есть в магическом мире, ей интереснее всего те, что мир этот делит с маггловским.

Делит, но не совсем, как и в школе. Выпустившись из Хогвартса, Эдисон понимает вдруг: предрассудки существуют не только в стенах Хогвартса. Это забавно: большинство людей, с которыми она контактирует, заявляют четко: они против магглорожденных не имеют ничего, они разницы не видят. Но разница эта все равно существует: неощутимая, неосязаемая для тех, кто не сталкивается с ней каждый день. Для нее разница ясна, очевидна как день - в каждом небрежно опущенном комментарии редактора. И вдруг, в этом "взрослом" мире, эта самая разница становится совершенно невыносимой. Все просто: предрассудки, существовавшие в школе, легко было отмести как временное препятствие, мелочь, с которой потом не придется иметь дело. Но теперь, на реальных улицах магического Лондона, становилось ясно - эти взгляды берутся откуда-то, наследуются у старших поколений, которые их транслируют, распространяют старательно и прицельно.

И, Мерлин, это не может не раздражать.

Заметьте: Энни - спокойный человек. Первому магу, который пытается доказать ей факт превосходства чистокровных магов над магглорожденными, она отвечает. Рассудительно, основательно - расписывает отличия, доказывает отсутствие непреодолимого барьера. Справляется с первым десятком, и со вторым. Но со временем - все это начинает казаться настолько очевидным, настолько естественным, что все вопросы и комментарии лишь раздражают. Эдисон устает объяснять, потому что это элементарно, потому что это должен понимать каждый.

И она начинает злиться: не показывает это всякому прохожему, скрывает за слоями наигранной вежливости, но и в пространные тирады о равноправии больше не пускается, усвоив, наконец, это беспощадное "бесполезно". Остается только учиться у старших - учиться злиться на того, на кого нужно. "Власть имущие" в их кружке становится почти ругательством, почти молитвой. Только на них и остается надежда - на тех, кто может привнести реальные изменения, на тех, в кого действительно можно верить. Увы - играют издержки профессии, и к восьмидесятому году Энни не верит ни в кого.

Знает, что нужно: реальные изменения достигаются только через тех, кто к законам имеет прямой допуск, кто может их менять (или, хотя бы, предлагать этим самые изменения). Знает, но все же даже эту толику доверия предоставить существующим кандидатам не может: кто-то слишком, кто-то недостаточно. Энни следит с задних рядов, не лезет в разгоревшуюся шумиху, не доверяет никому, кто свои имена в бюллетень вписывает. Как можно: у каждого из них - свои провалы, каждый успел высказаться и высказать что-то, что с Энни не резонирует совершенно. И все же.

И все же у ее радио акция, а Эдисон не может не поучаствовать, потому что такие возможности встречаются редко. Потому что министерство их по большей части игнорирует, на выступления ссылаясь исключительно дискредитации ради. Единственное утешение - начальник во взглядах ничуть не уступает самой Энни, а потому ему можно (в разумных границах) доверять, что само по себе забавное слово. Доверять - в границах разумного, в смысле "он бы предупредил" - максимум на который в сложившихся обстоятельствах можно рассчитывать. Этого тоже недостаточно, но она пытается закрывать глаза - особенно когда начальник говорит о коллаборации с Пророком, что само по себе является Большим Делом.

Пророк - болото; это Энни понимает еще тогда, когда абсолютно бессмысленную практику у них проходит. Уже тогда, в первые недели, понимает: газета существует лишь для того, чтобы давать людям успокоение. Она не похожа на маггловкие эквиваленты, в ней нет внешнего мира. Есть только то, что свойственно всем, что происходит на каждой улице. Мягкость, привычка, иллюзия - вот и все, что остается в ассоциативном мышлении после трех недель сотрудничества. Это неважно, это - мелочи, особенно тогда, когда Энни знает (верит), что все может быть лучше: прогрессивнее, прямее. Радиовещанию интервью добыть сложнее, но разговоры получаются более искренними, более настоящими - она это ценит (больше, чем должна, со своей независимой башни). И все идет хорошо, абсолютно прекрасно, когда (неожиданно) в редакцию поступают новости.

Она "за", всеми руками и ногами: предложение абсолютно неожиданное (полезное; то, что их выведет наконец на общую карту). Наверное, не стоит быть такой удивленной: радиовещание всегда пытается привлечь на свою сторону кого-то, кто будет представлять другую точку зрения. Наверное, не стоит это все того шока: когда Энни узнает, что сама она будет вести Эту Самую передачу - Эдисон была одним из двух основных корреспондентов радиовещания, наиболее (иронично) традиционным. Так что, в общем-то, она не должна быть настолько удивлена, когда редактор призывает ее в кабинет и озвучивает свое предложение.

Предсказуемость этих событий совершенно не облегчает диалог, особенно когда начальник кажется абсолютно расслабленным. Может быть из-за этого все и случается. Может его вопрос о том, что мог бы стать из оппонентом, был совершенно ожидаемым. И возможно ее собственный ответ оказался настолько же предсказуемым.

Не то, чтобы она когда-то собиралась озвучивать собственное резкое "нет". Второй-по-значимости политический корреспондент радио, она, разумеется, была готова к этому, но все же. но все же: когда редактор объявил о предстоящей акции, Энни оказалась неготова - слишком, слишком, слишком. Слишком сильно настаивающая на том, что магглорожденных в их обществе должны были принимать давно и беспристрастно, например. Да и вообще - множество всяких чересчур, которые скорее всего затормозили бы ее карьеру где-то еще. Но, слава Мерлину, ее редактор был человеком далеким (крайне и беспрецедентно) от предрассудков, а потому и на сам обзор выдвинул именно ее. И к этому Энни была готова - более-менее, под коучингом со стороны старших коллег.  Шоком стало другое, а именно - необходимость выбора собственного соведущего.

Ладно, у нее было множество кандидатов. Ежедневный пророк в принципе на них скуп не был, особенно теперь, когда темы, которые поднимало радиовещание, с народом резонировали особенно. У нее был выбор - широкий, хотя, конечно, не каждый из них рвался освещать выбранную тематику в компании радио-коллег. И все же - выбор был: Пророк постарался, видимо, желая отвести от себя подозрения в какой бы то ни было предвзятости. У Энни был выбор. Выбор был простым.

Как только она увидела его имя - дело было сделано. Энни чуть краснеет, отводит взгляд, потому что дело совершенно не в этом. И все же: не мстительное, но неприятное чувство просыпается внутри. Джеффа Энни не видела несколько месяцев (во всяком случае - не напрямую). Джефф Энни не нравится - не это ли идеальное соответствие двух ведущих, говорит она себе, проверяя его микрофон. Раньше-был-чистокровен: идеальная позиция для критики того же Лестрейнджа. И она именно об этом думает, когда он оказывается в студии:

- ...Эдисон, и, совершенно неожиданно для нас самих, мистер Джефф Вингер, - и, да, его имя произносит больший фурор, нежели ее собственное, но Энни не собирается фокусироваться над этим, предпочитая обратить все внимание на гостя, игнорируя все остальные эмоции, существующие, возможно, в реальном мире, но точно не в этой студии, - Джефф, расскажи, каковы твои впечатления от прошедших дебатов, - она сама его выбрала, настоятельно и прицельно, сама направила ему темы сегодняшних дебатов, но почему-то видеть Вингера в студии - также непривычно, как было бы застать саму Эдисон за печатными станками.